Мария Чадова, родилась в 1953г на разъезде между станциями Топчиха и Алейск, образование высшее, учитель рисования, имею троих детей и двух внуков, публикуюсь с двенадцатилетнего возраста, в 2008г. вышел маленький сборничек стихов «Почеркушки».

Поэтический сборник «Почеркушки»

                ***

Ах, какая же красивая!

Ах, какая же нарядная!

Не плохая, не спесивая,

Для кого-то вся отрадна я!

Неожиданно открыла я:

Мной сегодня все любуются,

Не иду – плыву по улице,

Точно лебедь белокрылая!

 

***

Сидела я как-то на грядках

И грудью кормила сынишку,

А ты любовался украдкой

И даже дышать стал не слышно.

Как небо глазищи сияли.

— Что… счастлив? Вопрос мой был лишним,

Ты лишь улыбнулся. Кивали

Мне яблони, груши и вишни…

 

***

Захваченная крепость,

Развалины, руины,

И глупость, и нелепость,

Иудовы осины…

С таким пустынным местом,

Нечистым непременно,

Сравнится только сердце,

Сраженное изменой. . . .

 

***

Мы с тобой – как две строки,

Что прекрасны и строги,

Только не рифмуются,

Мы с тобой – как ель и дуб,

Что в селе моём  растут

На соседних улицах…

 

***

Сгинь, наваждение, сгинь!

Неба звенящая синь,

Веток оживший узор,

Листьев шуршащий ковер…

Ветер, целующий грудь…

Неба звенящая синь…

Сгинь, наваждение, сгинь!

Я проживу как-нибудь.

Одиночество будто плащ

В непогоду к плечам прилипший,

Когда ты – и не нужный, и лишний,

Хоть молчи, хоть кричи, хоть плачь…

 

***

Чем меньше становится наша любовь,

Тем крепче становится память-шкатулка,

Пока пустота не аукнется гулко

Откликнувшись быстро на шепот любой. . . .

 

***

Окончен вечер. Не видать окна.

Моя квартира превратилась в будку.

Как на луну, повою тихо на

Засушенную в детстве незабудку…

 

***

Несет меня беда

На долгие года,

За высокое горе,

На житейское море,

Среди бела дня…

Выручи меня!

 

***

Солнце в каждой луже, как мальчишка, скачет,

Все вокруг смеются, а сосулька плачет

 

***

Я не вижу будущего – значит, его нет.

Впереди лишь время – много-много лет,

И пустыми крынками на заборе в ряд

Годы эти глиняные провисят. .

 

***

Поженились вдовец и вдова

В этом мире,

Днем их — два,

А ночью – четыре.

 

***

Как же такой разнобой не люблю:

Совесть проснулась, а я ещё сплю! . . .

 

***

Молодость проматывает жизнь,

Старость же усердный скопидом,

Как не отвлекайся, не крепись –

Все равно когда-нибудь умрем. . . .

 

***

Колыбель качается, как маятник часов,

«Засыпай спокойно, мой малыш милый…»

Жизни поет, старается, на сотни голосов,

А висит колыбель над могилой…

 

***

Влипла в историю… хотела войти.

 

 

 

Рассказы Марии Чадовой

Однажды…

 

Буран выл и грозно стучал оторванной от стенки сарая доской

— Мунюнька, пойдем гулять.

— Не пойду: ты дразнишься.

— Ну, пойдем, я больше не буду, чесслово! Пойдем, Мунюнька!

— Мам, она обзывается, я ее отлуплю сейчас.

— А что, Мань, ласково так получается — Мунюня. Чего сердиться-то?

— Ага! Это Панариха свою корову так зовет. Идет по деревне и на всю ивановскую вопит : Мунюнька, Мунюнька… Аж в ушах звенит. А эта дура Галечка за ней повторяет, даже голос такой же визгучий делает. Знаешь, как противно!

— Во-первых, не Панариха, а тетя Настя. Во-вторых, Сашка и Серега Панарины услышат, как ты их мамку навеличиваешь, и точно тебя поколотят. А ты, Галина, не дразнись, не хорошо сестру обижать. Она старшая, давно могла бы тебе так всыпать — по первое число. Но терпит, жалеет тебя, маленькую.

И чего это вы придумали прогулку? На улице метель — света белого не видно, ночь на дворе, а вы – гулять…

— Так потому и ночью, что днем нельзя; занятия отменили из-за этого… штормового предупреждения; скажут: «В школу не пошли, а гулять — пожалуйста, и мороз не помеха». Да мы возле крыльца побудем, в затишке, — канючила Галка.

— Ладно. Снег от крыльца откидайте, вам все равно ведь, как играть, а отцу какая никакая, а подмога.

Галя и Маша быстро оделись, натянули валенки, и, схватив с припечка варежки, разом навалились на тяжелую утепленную дверь. Снег налетел даже в веранду, на полосатые половички, насугробился под дверью, а крыльцо вообще пришлось добывать из белых недр. Хорошо еще, что свежие наносы пухово легкие. За высоким домом ветра совсем не было, да и мороз не чувствовался.

Галка подняла голову и прислушалась.

— Мань, кричит кто-то. Слышь?

Сестра опустила лопату, замерла. Сквозь рев бури пробивался голос. Девочки обошли угол избы и опять прислушались. Метель рвала полы старых пальтишек, хлестала по глазам, зато крики стали слышны отчетливее.

— Кажись, возле лесополосы или на дороге за Боровскими. Пошли? Галюня кивнула головой. Зимой околичный путь вдоль железнодорожных путей переметало, даже высокие плетни не мешали кататься на лыжах. Странно, что крики неслись именно оттуда, с октября по март там не ездили и не ходили. Снегу за последние три дня непогоди накопилось целые горы. Проваливаясь по пояс, дети двигались сквозь зимушкины перины. Ветер толкал их в спину, подгонял. Напротив огорода Боровских действительно что-то темнело. Через минуту сестры с удивлением рассматривали высокую тетку в красной кофте с сидящим рядом бутузом годов пяти, закутанного поверх пальто в женскую шубу. Галина шмыгнула носом:

— А вы чего раздетые? Можно кашель подхватить.

Женщина ответила с отчаянием:

— Мы заблудились…

— Как это? — не поняла Галка.

— Потеряли дорогу…

— Как можно потерять дорогу, на которой стоишь? Да вы оденьтесь, а то и впрямь простудитесь, — вмешалась Мариша. Незнакомка послушно сняла с сына нахолодевшую шубу, надела, зябко поежившись, и жалобно спросила:

— Вы уверены, что мы на дороге сейчас? Давно в деревне живете? Знаете, где дом у Бондаревых?

— А чего сумлеваться? Мы летом по этому месту каждый день гусей на болото гоняем, с бабушкой. Тут заблудится ни как нельзя, плетень — вот он, руку только протяни, и любую чащину выдернуть можно, — солидно ответила младшая девочка. — Идемте, мы проводим вас до Бондаревых. Они за Молостовыми живут, огороды встык, — добавила старшая, и первой покарабкалась сквозь сугроб.

Теперь ветер дул справа, мешая и тормозя.

— И точно, забор… близко-то как… — удивленно воскликнула женщина, ощупывая высокий горбыль. Она все еще с трудом верила в появление малолетних аборигенок.

— Конечно, забор. А как же, иначе коровы всю капусту сгрызут. Они знаете, какие нахальные? Не успеешь забыть калитку закрыть, они уже за оградой, топчутся на грядках… а попадает мне, будто все это я сама натворила, — сквозь завывания пурги кричала Галка. Ну, не умела она молчать! Болтала даже с риском захлебнуться снегом. Пробороздив белое море огорода, путешественники приостановились под защитой стены. Горожанка облегченно опустила сына с рук.

— А собаки здесь есть? Не покусают нас?

— В такую погоду их и палкой не выгонишь из конуры.

— У Боровских Кукла знакомых не трогает. А мы с ней еще и друзья. Не бойтесь, — добавила Галя, подпрыгивая по-воробьинному, чтобы согреться.

— Ну, все, пошлите дальше, а то холодновато что-то, — предложила Маша. Буря старалась столкнуть продрогших путников в лесополосу, опоясывающую степной поселок. Ледяной вихрь лез за воротник, пробирался за пазуху, резал глаза. Высокие широкие заносы пересекали дорогу поперек, но попадали и ровные участки гладкой колеи, на которых можно было отдышаться, повернувшись спиной к ветру.

— Девочки, стойте, вы правильно идете? Боюсь, и в середине деревни … можно замерзнуть, — волновалась во время короткой остановки женщина. Она все еще судорожно, нет-нет, да и хватала малыша за плечи. — Вы же приезжали к Бондаревым летом, ходили к ним мимо тополей. Помните? Они рядом, просто в такой пурге и своей вытянутой руки не увидишь. Здесь нет другого пути, — успокоила ее Маня. Попутчица прошла в сторону пару метров и нащупала ветки. — Правда, деревья… неужели все кончится …Борюсик, миленький, потерпи… еще чуть-чуть… Скоро до дома доберемся. Ты на печку залезешь. Бабуля блинчиков заведет… Сладеньких… Она заплакала, и горячие слезы растапливали льдинки на ресницах, тут же превращаясь в новые сосульки вокруг измученных глаз. Маленький мужчинка тут же заревел, не вынеся маминых слез. Галина, прирожденная нянька (хотя младше ее в семье ни кого не было, бегала по соседям к младенцам), быстро ухватила мальчика за руку и повлекла за собой. — Чего завыл? Ты же мужик! Ну-ка, идем своими ножками. Видишь, мамка устала и замерзла, пока тебя шубой грела. Давай-давай, идем-идем! Родственница Бондаревых как-то не вовремя расслабилась. Она плакала и плакала, ползя через сугробы на четвереньках. Маше приходилось ее поддерживать и подбадривать. Ее сын, наверно, почувствовав беду, упорно карабкался под руководством Гали. Вскоре он спросил несчастным голосом: — У тебя тоже полные валенки снега? — Нет. Тебе штаны покупают, а нам баба Фиса шьет, широкие, с резинкой внизу, чтобы на пимы натянуть можно было. Тогда снег туда не попадает. Ты попроси, чтобы тебе тоже такие сделали.

— Мне не надо в городе таких штанов, у нас тротуары везде подметенные. И в садике смеяться будут. — Так ты в садик ходишь? На весь день, да? Мамку с папкой не видишь. А кто тебя любит, когда ты в садике? Никто? Разве так можно? Бедненький! Ну, не плачь, ты же мужик! Скоро к бабе-деде придешь, на печке отогреешься. Не ной, Борис! Ну, вот и все. Девочки подвели страдальцев к самому крыльцу нужного дома. Женщина зарыдала в голос: — Пришли… синие косяки… наши… и ручка та же… Она толкала запертую дверь, била кулаками в дубовые доски и кричала, а потом бессильно села на ступеньки. — Они не слышат… их нет дома… что же делать… — Окно светится голубым, наверно, телевизор смотрят. Из-за него и не слышно. Надо в окно постучать, — сказала Мария. Под окном лежал огромный сугроб до самых стекол. Лезть в него не хотелось, но женщина совсем раскисла, а Галинка напоминала замерзшую на лету синичку: губы посиневшие, ресницы смерзшиеся, на варежках комья льда. Маришка до боли стиснула зубы и шепотом приказала : — Ты же старшая, давай-давай, сама-сама… От ее злобного стука рамы затряслись и зазвенели. В деревне оконные стекла почему-то называют шипками, к одной из них со стороны комнаты прилип силуэт и расплющенный нос, потом тяжелая входная дверь открылась в сени. Маша вернулась к крыльцу. Звякнула щеколда. В селе не принято спрашивать: «Кто тут?», просто открывают — и все. В освещенном проеме появилась высокая сутулая фигура хозяина. — Таня! Да ты с ума сошла! В такую непогоду приехать… заходите! Боря протянул деду руки, и тот одним движение перенес орущего внука через снежный гребень на пороге и опустил на вязанный цветистый кружок. Затем старик прямо в тапочках шагнул на крыльцо, подхватил сноху под мышки, рывком поставил на ноги и повел в веранду.

— Папочка, мы живы… мы живы… — билась в истерике гостья. — Да-да-да, не плачь, дите напужаешь. На печку сейчас же… молока горячего…бабка блинцов вам… быстренько… Маня дернула сестренку за рукав: неприлично подсматривать чужую радость, и сестры побежали со двора. Обратный путь оказался почему-то гораздо труднее. Пальцы рук и ног ныли, колени совсем онемели и не гнулись. Не было сил переходить заносы, и девочки переползали их, совсем как Борюсик, при этом снег попадал не только под пальто, но и под вельветовые «толстовки», под подолы платьиц до самого пояса. Когда они повернули на свой край, дорога вдоль лесополосы показалась райской: теперь дуло в лицо, толкало назад, отбирая отвоеванные метры, и гладких участков совсем не было: улица превратилась в сплошной волнистый сугроб. Приходилось останавливаться через каждые десять-пятнадцать шагов. На очередном отдыхе Галка тоскливо сказала: — Мамка нас потеряла… — Ага… — Она, наверно, выходила, кричала нас — Да уж! — Хорошо, хоть папки нет дома! Она-то не больно бьет. — А если разговаривать с нами не станет? Дня два уж лучше пусть отшлепает Вскоре Марье пришлось уговаривать обессилившую сестренку так же, как та недавно упрашивала своего подопечного:

— Давай, Галь, пройдем еще маленько. Смотри, мы почти возле Пятовых. Боровские, и другие Боровские, и Гавриковы позади уже. Галечка, милая, давай еще немного, сейчас наш двор начнется. Или хочешь под своим забором окоченеть? Ну, еще чуть-чуть! — Попадет нам и крыльцо не откапали не могу больше — Можешь! Ты все можешь! Кто Платоновым Сергуньку вынянчит? Ты одна у нас такая на улице! Держись за мой валенок, только не стяни. И мамка нас любит, даже когда в угол ставит. Как она без тебя? Ну, пожалуйста, идем вона наша калитка! Девочки кубарем скатились в долгожданный затишек родного дома, отдохнули на крыльце и вошли. Вокруг них радостно запрыгала дворняжка Найда, подобранная позапрошлой осенью за деревней в первое утро своей собачьей жизни и ставшая для всех седьмым ребенком в семье.

— Мам

Ответа не было, спицы в руках матери замелькали быстрее. — Мы пришли Тишина. Раздевшись, прогульщицы без напоминаний понесли валенки, сушить. Мария Михайловна мельком глянула на заледенелые штаны, звенящие и несгибаемые, как рыцарские латы, и только качнула головой. Найда следом притащила кусок льда, внутри которого спряталась маленькая рукавичка.

— Сердится, — шепнула Машка. Галя кивнула головой и умело заныла: — Мам, я есть хочу дай молочка Вот хитрая! Отлично знает, что у мамы настроение всегда повышается, когда она кормит ребятишек, особенно младшую, не пышущую здоровьем, Галину. Мать молча отложила носок и шагнула к печке. На краю плиты стоял эмалированный ковш с горячим молоком. Ждала! Маманя их ждала! Сестренки переглянулись. Собачонка всячески изображала радостную готовность присоединиться к ужину: виляла хвостом, подпрыгивала почти на метр и тявкала. Хозяйка разбавила остатки в ковше холодным молоком из крынки, накрошила хлеба и вылила в «чаплыжку» на полу. Раньше собачку кормили у входной двери, пока отец не привез пару месячных поросят. Толстощеких младенцев поселили в прихожей, т.к. март выдался холодным, и они не выжили бы в сарае. Подросшая Найда встретила новых жильцов настороженно: бурная радость и ласки юных хозяек вызвали у нее жгучую ревность. Да и кормили малышей тем же, чем ее — молочной тюрей. Возле соломенной подстилки стояла чугунная сковорода с обломком вместо ручки, полная теплого корма. Это бабка Анфиса мысленно вымерила наибольшее расстояние от обеденного стола и устроила им кормушку. Хрюшки не менее тщательно вымерили — без помощи математики! — наибольшее расстояние от своего «корыта», покрутили хвостиками-завитушками и… организовали поросячий туалет. Прямо под человечьим столом! Пришлось переносить сковороду на кухню и есть не только в одном месте, но еще и одновременно, потому что ушастики не желали голодать, когда кто-то насыщался. К великой радости младших детей! Их конкурсы — кто громче чавкает — приводили родителей в ужас, да еще и новички отличались веселым нравом и готовностью играть во все и всегда. Собачонка взбунтовалась! Отказывалась принимать пищу у порога и лаяла до тех пор, пока ее не покормят вместе со всеми. Она переволокла свой коврик из прихожей в детскую комнату, выразив так великое презрение к новым соседям, но и после свинячьего переезда в сарай не захотела возвращаться на прежнее место, перетаскивая коврик на ночь под любую кровать. Найда была гладкошерстой ошибкой суровой природы ростом с кошку. Ее пожалели и не выгнали на улицу из теплых комнат, держали за живую игрушку для малышей. Двор охранял Пират — огромный лохматый пес, овечка по совместительству: каждую весну его стригли «для носков и варежек с собачьей ниткой». С печки мягко спрыгнула кошка Балалайка. Собака услышала, торопливо хватанула несколько кусков хлеба и отошла, облизывая губы; легла поодаль, терпеливо ожидая очереди. — Вот, смотрите и учитесь, как надо почитать мать. Даже приемную. Учитесь хотя бы у животных, если слова для вас ничего не значат! — сурово сказала Мария Михайловна. А что было смотреть? Этой картиной любовалась вся семья по пять раз на дню. Гулены залезли на обширную печь к бабушке, и мать выключила свет. …Когда спасенный щенок кричал на весь мир и слепо тыкался в поисках родного лохматого живота, Балалайка кормила очередное потомство. Она прижимала уши, сердито жмурилась, и, наконец, встала, стряхнула своих переростков и подошла к малышу. Сначала недовольно обнюхала, отошла, потом вернулась и улеглась перед его носом. С тех пор девочки не кормили найденыша из пипетки, не клали его на грелку, не убирали слепыша из-под ног обратно под кровать. Кошка стала для него и кормилицей, и нянькой, и учительницей. Повзрослев, собачка ловила мышей проворнее котят, однако на охоту предпочитала ходить с людьми. Каждый сельский ученик обязан отловить весной пятьдесят сусликов и сотню мышей. Доказательством выполненного долга служили хвосты, отрезанные у убитых грызунов. С первыми лужами начинался настоящий охотничий сезон, и все в школе лопалась от зависти при виде умницы Найды. Каждый раз она несла приемной матери мышь; теряла, ловила новую, но никогда не возвращалась с охоты без подарка. Ее чашка была неприкосновенной. Ни кому, даже господам, даже-даже щенкам, она не позволяла трогать ее во время трапезы. И только мачеха могла безнаказанно есть из священной посуды в первую очередь. В темную кухню вошла мать, подошла к окну, пытаясь что-нибудь разглядеть в снежных завихрениях, прислушалась к завываниям и стонам во Вселенной. — Мам… мам! А можно замерзнуть посреди деревни? — Легко. Если деревня чужая, еще проще. Ты чего не спишь? — А взрослые тоже могут? — Конечно. Стоит только запаниковать, и все пропало. Стихия — страшная вещь. В степи еще и волки бегают.

— Мам, а почему природа бывает такая злая? — Что ж так сразу — злая? Я вот все время на Найдушку смотрела. Спокойно лежит, не скулит, не воет, значит, у вас все в порядке, живы-здоровы, только задерживаетесь где-то. — А собаки откуда все знают? — Ну, наша такая умная, что только не разговаривает. А про вас всё чувствует, потому что… Вы же ее… обожаете? И она вам взаимностью платит. Природа также поступает: если ее любишь, она никогда не погубит, обязательно помощь пришлет. Согрелась? Спи.

Ленька Казаков

Галя гладила юбку и мурлыкала под нос что-то веселое. Старшая сестра снисходительно наблюдала за ее суетой и волнением

— Галюш, на свидании не давай Сашке руки распускать, будь неприступной. Кто-то из умных людей сказал: чем упорнее преследуем любовь, тем дальше она убегает. Но стоит только побежать от любви, она погонится за тобой. Так что, если хочешь привязать возлюбленного покрепче, не позволяй ему ничего.

— Не суй свой длинный носик в чужие дела, ты мне не мама. К тому же: если абсолютно ничего парню не позволять, его можно потерять, и всю жизнь просидеть за книгами. Как ты,- взъерошилась Галка, не допуская ни малейшего посягательства на свою независимость.

— Галина, как ты разговариваешь со старшими! Тебе желают только добра. И Анна права: мужчины любят строгих девушек, серьезных. С доступными девицами они развлекаются, а потом бросают, — вмешалась мать.

— Мам, я это давно знаю, не надо повторять одно и то же. И, пожалуйста, не портьте мне настроение, я ведь на рандеву собираюсь, — огрызнулась непокорная дочка.

— Галенька, милая, не спорь.

— Да я и не спорю. Просто не нравится, когда учит жизни человек, ничего в ней не смыслящий. Анка ведь только по романам знает о нежных чувствах, вот и пусть спокойно готовится к первой сессии, не мешает другим строить свою судьбу. Я с семи лет от поклонников отбиваюсь, имею опыт,- засмеялась Галка, вспомнив, как Рыжий Борька бросал ей в почтовый ящик записки, нацарапанные печатными буквами.

— А в Анну первый раз влюбились, когда она еще только-только в школу пошла. Ты сама мне об этом рассказала.

— Ой-ой, заступница усердная! Да Анюта даже не заметила, что в нее влюбились. И до сих пор не видит ничего вокруг. Знаешь, какая она? Слепая, рассеянная, страшненькая, не практичная — чудо-юдо, одним словом. Но я ее, болезную, очень люблю. И тебя тоже. И вообще, прекратим разговор: я опаздываю, — крутнулась перед зеркалом девушка.

— Стой-стой, это в кого же я влюбилась еще в дошкольном возрасте? — вспыхнула сестра.

— Не ты влюбилась, а в тебя — это вещи разные. Помнишь, я с ангиной в больницу попала, когда в третий класс перешла? Ведет меня нянечка в палату, а с дивана в коридоре мальчишка вскакивает, меня за руку хватает и кричит: «Аня, Анечка, наконец-то я тебя нашел! Почему не писала?» И я спрашиваю: «А почему на диване лежишь?»

А он: «Не помнишь? Мне в палатах всегда места не хватает. Здорово, что мы встретились. Ты теперь умеешь писать, и мы больше не потеряем друг друга». «Да я не Аня, я Галя, ее младшая сестра». Мы же с тобой до сих пор как близняшки, вот и перепутал нас парнишка, — уже в дверях выпалила Галка. Солнце светило во всю, но это не радовало, как и непривычные приятные ощущения от купания в ванне. Каждого, кто поступал в стационар, мыли, даже если только вчера был в бане. Санобработка, так принято. Анюту уложили в больничку из-за лишая, который, наверно, кошка принесла от деревенских котов. Конечно, нет худа без добра: целых две недели Колька Быков не сможет дергать ее за косички, тыкать на уроках под выпирающие лопатки острой ручкой, толкать и щипать на переменах.

— Он влюбился и не умеет сказать об этом, — засмеялся отец и, посерьезнев, добавил — ни кто не сможет защитить тебя лучше, кроме себя самой. А тех, кто жалуется, обижают еще больше. И я тоже всыплю за ябедничество.

— Не нужна мне такая любовь! Он не любит, а ненавидит меня. Он злой! Я не могу ходить в школу из-за него! К учительнице сходила мать. Анюту и Кольку поставили у доски рядышком, и Анна Ивановна спросила у класса:

— Посмотрите, какие они разные. Аня чуть не умерла в детстве, до сих пор не выздоровела окончательно. А Николай — наш спортсмен, будущая гордость школы. Видите, насколько они различаются по силе?

— Да-а!

— А как называется тот, кто обижает слабого человека?

— Тру-ус!

С этого дня Колька просто озверел, но действовал так, чтобы взрослые не видели его проделок. Просто замечательно, что полмесяца они не будут встречаться. А занятий жалко. Анн Ванн рассказывает много нового и интересного, учит читать и писать, петь и рисовать. Да и без мамы, папы, всех сестер, особенно без шустрой Галинки будет скучно, больничные соки и ватрушки не притупят тоску по дому. В теплую воду булькнула слезинка. И тут снизу раздался стук! Вода заколыхалась, и из-под ванны вылез… мальчишка лет десяти-одиннадцати.

— Что, напугалась? — спросил он, наслаждаясь ужасом на лице девочки, та кивнула.

— Ни кому не говори обо мне, а то…- ловко долез по двери до окошка под потолком незнакомец. Вот тебе и второй Колька, только больше и сильнее! Через полчаса пожилая медсестра представила их друг другу:

— Тебе можно общаться только с этим мальчиком. В чужие палаты не входи, так как лишай — очень заразное заболевание. И где ты его подхватила на своем глухом разъезде? Ну, Леня с овчарками бегает, а девочки-то в куклы играют.

— Я с кошкой своей дружу.

— Вот твой диван. Ни кому не давай садится на постель. Все понятно? О-хо-хо-хо, плохо, когда нет инфекционных палат. Мальчишка смотрел в щелки в перегородке для столовой и комментировал увиденное:

— Суп разливают. Ты любишь гороховый? Теперь гуляш накладывают. Первый стол — мужской, женщин не пускают. Если проголодалась, пойдем вместе. Со мной хоть куда пропустят. Пышноусый старик ухмыльнулся, увидев юную парочку в полосатых пижамах:

— Однако, в наших рядах лазутчик.

— Не, дедуль, это в нашем полку пополнение, — возразил веселый солдат — грузин (районный стационар обслуживал иногда и военную часть) — мне она очень нравится: похожа на сестренку. Такие же черные брови и огромные очи. У тебя есть старший брат? Нет? Ну, теперь можешь считать, что есть. Приходи в гости, я тебя виноградом угощу.

— Ей нельзя по палатам ходить, она тоже лишаем болеет.

— Молчи, гяур презренный. Я не верю, что такая милая сестренка может навредить старшему брату, — засмеялся парень. После обеда во всех лечебницах мира начинается тихий час. Ленька уселся в ногах.

— Ты же не спишь, открывай глаза, поболтаем.

— Если надо спать, а не хочется, я всегда делаю вид, что сплю. Чтобы взрослые не ругали.

— Вот еще! А я никогда ничего не делаю в угоду взрослым. Хочу спать — сплю, не хочу — не сплю. Давай посмеемся, пока ни кого нет на посту. Анюта задумалась.

— Давай я тебе сказку расскажу, смешную. Бабуля наша их знаешь, сколько помнит? Кучу. Весь сонный час дети веселились и хихикали. Оказывается, Ленька не собирался ее мучить и обижать. Он подробно расспросил о бабушке, о родителях, даже о корове Зорьке и коне Воронке внимательно выслушал. Вечером к нему пришел отец, принес консервированные персики и шоколад. Перед сном мальчик опять уселся на соседский диван с угощением.

— Давай вместе слопаем, надоело одному объедаться. Хочешь?

— У меня малокровие, я всегда голодная. По утрам от боли в животе просыпаюсь, что-нибудь сжую и сразу легче.

— Хорошо тебе. За мной мама по пятам ходит и с утра до вечера: «Ешь, ешь, ешь». Устаешь от нее даже.

— А моя мама — героиня: семерых родила. Еды всегда не хватает, хоть не пьем и не курим. Ни кто не огорчится, если от обеда откажешься. А в школе еще хуже, негде и крошки не найти, а тут еще Колька с кулаками лезет, — и Аня рассказала о своих злоключениях.

Глаза у Леньки сузились:

— Знаю я таких уродов, убил бы. Жалко, я не в твоей школе учусь, он бы у меня попрыгал. Да ты ешь, не стесняйся, я еще завтра закажу чего- нибудь вкусного, родителей порадую. Бывают же такие добрые мальчики, не то что одноклассники! Леньку навещали ежедневно, еще и по нескольку раз: то папа полковник, то бабушка, директор детсада, то мама — сказочно прекрасная и ароматная. Аннушке поэтому казалось, что она ангел. Конечно, можно красиво одеться, напудриться, подкрасить газа, но как можно так чудесно пахнуть? Ленька громко смеялся над Анютиными рассуждениями, но был доволен ее восхищением и не спешил раскрывать мамины секреты. Он оказался внимательным и щедрым соседом, полюбил слушать сказки, а Ане нравилось их рассказывать.

— Ты хорошая девчонка, — задумчиво сказал он однажды — но уж очень запуганная. Чуть что — сразу трепещешь. Я бы ни кому не позволил себя побить, даже отцу. А пацанам на улице — тем более. Если хочешь чего-либо добиться в жизни, надо быть дерзким. Давай я тебя с папкой познакомлю, он у меня классный. Анюта пролежала три недели, и к выписке заметно поправилась: щечки округлились, появился румянец. Отец приехал за ней прямо с работы — в фуфайке, подпоясанный широким страховочным ремнем с цепями. Вынул из вещмешка кирзовые сапожки, штаны с начесом, сшитые бабушкой Фисой, коричневую клетчатую шаль. Ленька маялся рядом, прятал то шерстяной носок, то рукавичку. И все твердил как попугай:

— Ты пиши, ты только пиши, не потеряй адрес, ладно? Если забудешь, то хоть на номер военной части пиши, папка мне отдаст.

— Ты что? Она в школу и двух месяцев не ходила, писать еще не умеет. Надо же соображать, жених.

— Федор Никифорович, дядя Федя, пожалуйста, подписывайте ей конверты. А письмо можно и нарисовать, она же художница. Понимаете? — умолял мальчишка. Было непривычно видеть, как независимый и гордый Ленька униженно упрашивает малознакомого человека.

— Ну да, конечно. Но лучше ты пиши на разъезд. Мать прочитает ей твои каракули. Анюта глубоко вдыхала морозный воздух, хрустела льдом на лужах. Все-таки здорово возвращаться домой из больницы!

Отец медленно шагал впереди. Сзади раздался крик:

— Стойте, я забыл подарить книгу! Стойте, возьмите книгу и конфеты!

Аня оглянулась. Полная нянечка несла в отделение отбивающегося Леньку в охапке и бранилась на всю улицу, шлепанцы плавали в луже между льдинок.

— Анюта, не забудь написать, я буду ждать! Я буду ждать! Не забудь!

Мать смотрела удивленно и встревожено.

— Что с тобой, Аннушка? У тебя опять такие глазищи… заболело что-нибудь?

— Почему мне не отдавали письма?

— Дочка, ты не знаешь, как он снова попал в больницу. Украл у отца порох, сделал бомбу и взрывал с мальчишками в поле. Оторвало пару пальцев, пробило череп, несколько шрамов на лице. Зачем такой буйный жених? Посмотри на отца: на балалайке играет, частушки поет и пляшет, люди его уважают за веселый нрав, а как начнет драться, так пятый угол ищем. А что от того бандита ожидать? Вот мы и решили: ты у нас слабенькая, нервная, еще хуже будет от этой дружбы. Все письма на почту относили, чтобы печать поставили «Адресат выбыл». Да и не было в них ни чего взрослого или серьезного.

— Так вы еще и читали их!?

— Одно, первое прочитали. Знаешь, он про сказки писал, про то, что помнит все, что о семье рассказала. Просил не молчать в отместку за то, что с древа из-за него упала. Ты, правда, падала с дерева? Плакала?

— Плакала. Немного. От страха. А как увидела, что Ленька тоже плачет, слезы сразу пропали. Меня старший брат Вано поймал. (Анна улыбнулась) Он громче нас кричал: «Вах! Вах! Нехорошим растешь человеком, Леонид, хоть имя важное и родителей достойных имеешь». Что еще в письме было?

— Хвастался, что ты обязательно генеральшей будешь. И другие детские глупости какие-то. Да ты ведь и не вспоминала о Леньке своем ни разу. Анечка, тебе десять-одиннадцать лет тогда было, совсем крошка. Это была просто детская дружба. А у него что было — не знаю, да и зачем знать? Не нужен такой хулиган в зятья. Иди, доня, лучше уроки учи, к сессии готовься. Ане показалось, что на миг солнце спряталось за тучи. Нет, небо за окном было безоблачно.